Поцелуй смерти [Litres] - Лорел Гамильтон

Оуэнс тронул Престона за руку:

– Мы никого не дискриминируем, маршал Блейк.

– То есть у вас нет предубеждений против вампиров или оборотней?

– Конечно, нет. Это же было бы незаконно.

Оуэнс потянул Престона за рукав и заставил его сесть. Я осталась стоять.

– Приятно знать, что у вас нет предубеждений против сексуальной ориентации или против больных.

– Поли… как это там, – это не сексуальная ориентация. Это образ жизни, – сказал Престон.

– Забавно. Я думала, это у меня такая ориентация, но если вы – психолог со специализацией в сексологии, то вы, конечно же, должны быть правы.

– Вы отлично знаете, что это не так.

Первые нотки реальной злости зазвучали у него в голосе. Если его продолжать тыкать, может, заставлю его заорать, и это тоже попадет в запись.

– Понятия не имею, в какой области вы эксперт, детектив Престон. Я подумала, что раз вы говорите о моей половой жизни как эксперт, наверное, знаете что-то, чего не знаю я.

– Я ни черта не говорил о вашей половой жизни.

– Извините, мне показалось, что говорили.

– Отлично знаете, что не говорил.

– Нет, – ответила я и подняла на него глаза, давая ему прочитать все мое неудовольствие и подпустив нотки начинающегося гнева в холодный сдержанный голос, – нет, я ничего такого не знаю. Мне даже показалось, что вы оба ставите под вопрос мою верность полицейскому значку и службе, потому что я сплю с монстрами, а значит, сама монстр.

– Мы такого не говорили, – возразил Оуэнс.

– Забавно, потому что я именно это услышала. Если вы имели в виду не это, то прошу вас, джентльмены, просветите меня. Расскажите, что вы на самом деле имели в виду. Проясните, что я не так поняла в нашем разговоре.

Я стояла и смотрела на них, Престон на меня глядел, набычившись, но ответил Оуэнс:

– Мы никоим образом не критикуем вашу домашнюю жизнь, вашу половую жизнь, а равным образом не инсинуируем, будто граждане, страдающие вампиризмом или ликантропией, менее достойны прав и привилегий, полагающихся каждому жителю нашей страны.

– Когда будете куда-нибудь избираться, скажите мне. Чтобы я за вас не проголосовала.

Он удивился:

– Я никуда не собираюсь избираться.

– Хм. Обычно, когда человек говорит как политик, он куда-нибудь избирается.

Он покраснел, наконец-то разозлившись:

– Можете идти, маршал. Даже лучше будет, если вы уйдете.

– С радостью, – ответила я и оставила их злиться вдвоем – вероятнее всего, на меня.

Они могли бы рекомендовать не разрешить мне больше работать со СВАТ, но рекомендация – всего лишь рекомендация, а другие сотрудники этих типов любят не больше, чем я. Пусть рекомендуют, что хотят, и проваливают ко всем чертям.

А я домой.

Глава двадцать девятая

Чего мне хотелось – это в душ, как следует обняться, как следует поесть, как следует позаниматься сексом – и спать. Что я застала – это ссору двух своих любовников, такую громкую, что я их слышала сквозь занавеси, образующие стены гостиной в подземелье «Цирка проклятых». Никки шел за мной с одной из моих сумок со снаряжением, другую несла Клодия. Она на пару дюймов выше Никки – таких высоких людей я редко встречала, а из знакомых мне женщин она точно самая высокая. Длинные черные волосы она, как всегда, собрала в тугой высокий хвост. Темное лицо при этом оставалось открытым и поразительно красивым. Не статуэточной красотой миниатюрной женщины, а красотой силы и широких лепных скул. Сногсшибательно она смотрелась с каплей косметики на лице, одетая в черные штаны и черный топ – неофициальную форму телохранителей. Обнаженные плечи и руки играли мускулами при малейшем движении. Никки шире в плечах, но Клодия рядом с ним не проигрывала нисколько – она смотрелась высокой, сильной и опасной. Наплечная кобура и пистолеты казались почти ненужными – как розочка на именинном торте, и без того покрытом толстым и густым слоем крема. А то, что она крысолюдка, отчего у нее быстрота и сила больше моих, означало, что внешний вид полностью соответствует реальности. Кроме того, у нее есть совесть, в отличие от Никки, которому приходится одалживаться у меня. Совесть иногда мешает быть такой смертоносной, как могла бы.

Мы стояли за тяжелой дверью, ведущей в подземелье, похожей на тюремную. Почти сразу за ней висели газовые занавеси, и после голого камня коридора и длинной лестницы, ведущих к этой двери, золотая, алая и серебряная ткань драпировок поражала взгляд. Я стояла и смотрела на них, и дальше мне идти не хотелось. Если бы Натэниел и Мика уже не приехали сюда ночевать, я могла бы развернуться, подняться по лестнице – и домой.

Ссора Мефистофеля с Ашером слышна была всем. Ашер переживал, что Дьявол (кличка Мефистофеля) хочет спать с кем-то еще. Потом раздался голос Келли, одной из охранниц:

– Да перестаньте вы, оба! Кончено, все. Я с ним спать не буду, Ашер, он весь твой.

– У меня есть право спать с женщинами, – заявил Дьявол. – Таков был наш договор.

– Ашер, может, и согласился, что ты имеешь такое право, но он тебе такое за это устроит, что ты просто не будешь на это способен.

– Келли…

– Нет, прости, Дьявол. Ты симпатяга, но ни один симпатяга такой головной боли не стоит. И вообще я чужих мужчин не лапаю, а ты точно принадлежишь Ашеру. Иначе бы ты такого не допускал.

Голос Мефистофеля:

– Я бисексуал, а не гомосексуал. Это значит, что женщин я тоже люблю и не брошу их, даже ради тебя.

– Так все это была ложь?

Голос Ашера – с таким отчаянием и гневом, что ощущался горячей золой на коже. Он умеет вкладывать в голос отрицательные эмоции, как Жан-Клод умеет вкладывать любовь и секс.

У меня сердце провалилось в живот, и больно стало от груди до кишок. Говорят «разбитое сердце», но ощущение не такое, будто разбивается сердце, а скорее будто у тебя из груди и живота все внутренности вырезали, и ощущение пустоты. Ашера я люблю, но иногда начинаю его слегка ненавидеть. Эта напряженная, почти безумная его ревность иногда достает всех нас.

Занавеси отодвинулись, решительным шагом вышла Келли. Она всего на несколько дюймов выше меня, длинные соломенные волосы увязаны в высокую тугую косу. Черная футболка и черные джинсы – слишком резкий контраст с ее цветовой гаммой, и казалось, что она побледнела от злости в этой перебранке, но я знала, что это не так. Келли не бледнеет от злости, она краснеет, вспыхивает.

Она заговорила, порыкивая – это рычала ее внутренняя львица.

– До чего же они твои, Анита. Не понимаю, как ты, черт побери, с ними со всеми ладишь.

– Секс очень хороший, – пожала я плечами.